— Вот дерьмо, — живописно описал местность О’Коннелл и хлопнул дверцей старенького форда. Алкоголь ещё не покинул его организм, несмотря на протрезвляющую лесную свежесть, зато он исполнялся благоуханием и был особенно красноречив.
В состоянии этом необычного ничего не было, в запое он пребывал уже две недели из-за полного отсутствия работы, а фургон, являвшийся ему домом, уже успел за это время обрасти бутылками так, что походил на мечту нищих, охотящихся за стеклотарой.
Вальтер был актером. Не сказать, что сильно хорошим, как максимум не признанным, ибо сидел на безрыбье. Его прекрасная ирландская жена бросила его утопать в грязи, оставив после себя лишь фамилию и забытый под кроватью комплект нижнего белья. В общем, поводов схватиться за бутылку хватает, даже если и к богеме не принадлежишь.
Накинув грубым движением капюшон, австриец пошлепал по грязи, держа дрожащими руками смартфон с навигатором. Только безумец попрется ночью в лес посреди непрекращающихся ливней по зову глупого письма, коим он в какой-то мере и являлся.
Авантюрист, перед которым взмахнули красной тряпкой.
— Эй! — хрипловатым голосом всхлипнул О'Коннелл, когда завидел мерцающий под стволистым деревом костер. — Я замерз, ноги промочил по колено. Дай погреться.
Толерантность и вежливость — политика трусов, как он считал.
А мнение своё он, собственно, ценил несообразно. У костра сидел старец, который неторопливо и с расстановкой ответил ему, нацепляя тем временем жирнющую сардельку на палочку: «Молодой человек, да можете хоть глинтвейна отпить, ежели представитесь».
Как знал, на что делать ставку. При этих словах парнишка заметно просеял, но бдительности не утратил. 
— Вальтер, — сказал тот, после чего отряхнулся, снял капюшон и плюхнулся на бревно. Фамилия после расставания с женой вызывала у него лишь отвращение, поэтому он не спешил с нею представляться. Чаще и вовсе представлялся чужим именем, но в этот раз был слишком потрепан для лишних мыслительных процессов.
Новое имя было для него чем-то вроде сигнала к началу игры, первым штрихом нового образа, который весело бы вплетался в текущую действительность, душа собственные привычки и выдворяя их за дверь. Вид бы искрился новизной, почти столь же неочевидной для окружающих, как и слетающие с узковатых губ слова, довершающие созданное и добивающие собственное Я.
Почему при этом он так плох, когда доходит до реального дела? Потому что становится невыносимым скупердяем, когда начинает пахнуть деньгами. Забывая про удовольствие от игры, он попросту запарывает всё чрезмерным желанием соответствовать своей роли.
Бесполезен.
Старик улыбается.
— Я не совсем об имени говорил, — повторил он запрос ещё более расплывчато, после чего впился в сардельку зубами. Взгляда он на собеседника так и не поднял.
Дождь усиливался.
Среагировав на шум, Вальтер оглянулся. Кроны дерева больше не было над его головой, лишь голые камни, частично обвитые мхом и освещаемые огнем лихого костра. Окружение сие отдалось у него в мозгу всего лишь лишним подтверждением того, что он так всё ещё невыносимо пьян. Ещё был вариант о том, что он окончательно двинулся, но первый казался приемлемее.
— Судя по тому, где я нахожусь, я — полный идиот, — парень притянул к себе равнодушно поданную чашу и осушил её. — Вы шарлатан, да? Сидите тут в ливень в лесной глуши, завлекаете люд таинственными переменами. Вам нужны деньги? Простите, я не принес с собой, да и разводить меня особо не на что — всё пропил, — О'Коннелл нагло потянулся за добавкой. Шарлатан он или городской сумасшедший — какая разница, если угощает.
— Если я шарлатан, зачем ты сам ко мне пришел? — дедок забрал сосуд и наполнил его, доверительно протянув обратно, смотря ему в лицо. Глаза его лучились легкой ухмылкой, присущей всякому философу, переосмысляющему жизнь, но доверия она не внушала.
Мужчина буркнул что-то себе под нос, но сосуд принял и был доволен.
Здесь-то его и начали посещать сомнения. А вдруг этот чавкающий старик тоже лишь плод его больного ума? Жаловаться на жизнь галлюцинации не представляется менее постыдным, чем городскому сумасшедшему. Так низко пасть он мог разве что в полном отчаянии и перед женщиной, а галлюцинация на неё не особо походила.
«Почему это мой мозг представляет себе старикашку, когда у него есть выбор? А я-то надеялся, что не такой уж и извращенец».
Итак, в лиричном отступлении галлюцинации было отказало, в ответ на что старик пожал плечами, по-юношески ловко выхватил у него кружку и незамедлительно выпив её содержимое.
«Галлюцинация, а сволочуга», — скользнуло в уме, выражаясь лишь легким оскалом
В поисках слов, что вернули бы ему горячительное (воображаемое?), Вальтер начал перебирать события, что могли бы заинтересовать старого пердуна: родился и рос он в Австрии, был любим, и этим его испортили. В шестнадцать лет сбежал из дома, прихватив родительские сбережения, направился в Америку. Хотел стать сильным и независимым, но его увлек шарм разгульного образа жизни. Он лишился своих денег, причем лишился быстро.
После юнца влекли женщины. Был он не просто глупым молодым засранцем, а симпатичным глупым молодым засранцем, потому пришелся по вкусу некоторым зрелым львицам, что содержали его какое-то время, даже помогли получить несколько неважных ролей. Такая жизнь разгильдяя тоже не устроила, он снова сделал ноги. Очутился в Ирландии, где подобрали на улице, как пса брошенного. И снова женщина.
О'Коннелл достал сигарету, но закурить не вышло, сделав нескольких попыток он сдался.
— Есть ломоть пирога, если говорить таки изволишь, — искушал едой дед. Другой ломоть он достал и начал смаковать им прямо перед голодным Вальтом.
Тот взглянул на него, опешив.
— Вот ты, значит, как, хитрый лис, — но соблазн был слишком велик. Преодолевая стыд, он принял пирог и начал резюмировать с набитым ртом. — Сказал же, я идиот. А был бы умен, — мфф, вкуснотифя, — всё равно не выказал бы. А что тебя интересует, старик? А то я довольно таки открытый, это просто ты подозрительный. Еда точно не отравлена? — парень пристально вгляделся в разрез пирога, будто бы мог там что-то увидеть, после чего, удовлетворенный увиденным, продолжил. — Люблю людей, этих сукиных сынов. Облапошиваю порой, но это у меня любовь такая. Ух. Первоклассный пирог. Сам готовил?
— Продолжай давай.
— Ладно, ладно. Я человек слова. Я же принял пирог. Ну, польку танцевать умею. Тебе что-то конкретное интересно?
Старик вздохнул и отмахнулся от него.
Когда Вальт доел пирог, Бёрд с безучастным видом протянул руку в сторону, указывая пальцем на нечто, похожее на туннель.
«Тебе туда». — «Какого это лешего?» — «Жизнь менять». — «Там твой бордель?» — «Да. Слово волшебное скажи». — «Хо-хо?» — «Не дури». — «Мусик, готов гусик». — «...» — «Абракадабра?» — «Нет». — «Сезам откройся?» — «Нет!» — «Пожалуйста?» — «Детский сад». — «С божьей помощью!» — «Точно дурак». — «Подсказал бы, умник, — парень насупился, в ответ на что старик начал беззвучно двигать губами. По губам-то Вальт читать умел, да только трезвый: — Ш.. Синхор.. Синхро.. Что за? Синхрофазотрон? Что за...» — «Счастье-то какое. Точно ребенок впервые имя твоё назвал». — «Заткнись». — «Стоять. Вот тут вот подпиши», — Бёрд одернул его за плечо и сунул бумажку в нос. — «Это что?» — «Твоё завещание. Претендую на твою коллекцию бутылок». — «Но я же тебе про них не...» — мальчишка аж замолк, как содержание увидел. Голова закружилась. Каким странным бы оно ни было, просто сказать и отделаться было легче всего, а свалить что-то ой как хотелось. И прилечь. Даа... прилеечь... — «"Я, Вальтер О'Коннелл, клянусь верой и правдой хранить данную мне тайну, и ни под каким предлогом не распространяться о том мире, в котором мне выпала тяжкая доля находиться. А иначе да отсохнет у меня язык. Аминь", — неожиданно для себя текст прочел серьёзно и основательно, словно по сценарию роль репетировал. — Там будет чем опохмелиться?» — «Возможно». — «Так я пошел?» — «С божьей помощью, мусик».
Вальтер нарочито вздохнул и двинулся наконец вперед, тогда как Бёрд краем глаза заметил оставленный им у полена гаджет. Неаккуратным движением морщинистого пальца карта исчезла с экрана, открылся бложик. Бложик был полон фотографий с историческими костюмами и женскими платьями, прекрасными в своей причудливости. Модель на всех фотографиях была одна и та же: двадцатитрёхлетний загорелый паренек с плутоватыми миндально-зелеными глазами, волнистыми темными волосами ниже подбородка, чередующимися с париками. Немного лопоухий, рост средний. Осанка деревенская, но явно старается. Плечи можно было бы назвать широкими лишь в том случае, если бы они принадлежали женщине, тем не менее, достаточно пропорционален. С виду крепок, но, чтобы втиснуться в женское платье, где-то явно нужно не доесть. Нога... нет, с таким набором это уже ласта. На фотографиях с любым выражением лица вырисовывается из недр души щенячья радость.
— Вот это мусик... — не сдержался Бёрд и перевел взгляд на туннель, в котором уже успел раствориться чудаковатый паренек.
На экране ещё, кстати, был запущен скайп. Имя юзеру "renard-777".